В июле 1923 года на аэродроме Девау, главном в Восточной Пруссии, Владимир Маяковский и Лиля Брик сошли с трапа самолета, чтобы далее отправиться в Берлин. В Веймарской республике воздушное сообщение осуществляла авиакомпания «Дерулюфт». В своих записях Лиля Юрьевна упоминает, что в Кенигсберге им даже не удалось заночевать – прилетев из Москвы, они на автомобиле сразу направились к морю, в Нордерней.Балтика в тот вечер фосфоресцировала и гудела, по словам Маяковского, «как примус». А платье дамы за соседним столиком было заколото бриллиантовой брошью в виде свастики. На пляже поэт наблюдал, как «валютчики греют катары и астмы», и каждый день им с Лилей подавали огромных крабов.

Новый 1923 год Маяковский встретил в непривычном одиночестве, в своей комнатке в Лубянском проезде. Он безумно тосковал по Лиле и в полночь чокнулся с ее смеющейся фотографией. Он отсчитывал назад свои годы, прошедшие вблизи той, без которой не мыслил себя самого. В 1915 году увидел «современную мадам Рекамье» – устоять перед ней не мог ни один мужчина. Стильная прическа, маникюр, папироска и – глаза, как у библейской Суламифи. Пятнадцать лет страстных любовных отношений связывали поэта с его Музой. Он посвящал ей стихи и поэмы и, читая их, плакал, порой рыдал, а она – смеялась…

В последнее время Маяковский переживал личную драму – эротический угар, туманивший его разум, превращался в историю любви с «черствой булкой вчерашней ласки». Интимные отношения с Лилей неудержимо катились под гору, и поэт все чаще сбегал в Париж, Лондон, Берлин, Нью-Йорк, пытаясь найти за границей убежище от лилиных романов, оскорбительных для его «чувства-громады».

Напрасно старался Маяковский выбить «клин клином» - после каждой новой интрижки он непременно отправлялся за подарками «Лилечке» и по ее поручениям. А их обычно набиралось море. «Щеник! – писала она своему «Володечке». - У-уу-ууу-уууу!! Пожалуйста, привези автомобильчик! Я так замечательно научилась ездить…» Маяковский подарил своей любимой диковинную редкость по тем временам, автомобиль «Рено», который привез из Парижа. По сути, поэт работал на обоих супругов Брик, то для Лили покупая за границей наряды и духи, то для Оси – пальто и подтяжки, и исправно отвечал на телеграммы. «Заказали тебе чемоданчик замечательный и купили шляпы… Духи послал, займусь пижамками». А в конце – неизменное: «Ничто никогда и никак моей любви к тебе не изменит».
Пролетая над Восточной Пруссией

Вскоре Лиля письменно призналась Маяковскому, что не испытывает больше прежних чувств к нему, она дала поэту отставку и даже выгнала. Но 28 февраля того же 1923 года закончился срок моратория – и теперь в Берлин она отправлялась вместе с ним.
Маяковского называли певцом неразделенной любви, любви-шторма, любви – Божьей кары. А вот подняться в небо как-то не случилось. И для него, и для Лили это был первый и захватывающий перелет – из Москвы в Кенигсберг.

Сердце,
чаще!
Мотору вторь.
Слились сладчайше
я и мотор:
«Крылья Икар
в скалы низверг,
чтоб воздух-
река тек в Кенигсберг…»

В стихотворении, зародившемся в самолете, Маяковский пытался проследить попытки людей, начиная с Икара, осуществить идею воздухоплавания. До Кенигсберга летели не без приключений. «Ямы воздуха. С размаха ухаем…». Внизу – облака, в крови играет адреналин, а из души рвутся бравурные строфы.

Что же – для того конец крылам Икариным,
человечество затем трудом заводов никло, –
чтобы этакий Владимир Маяковский,
барином,
Кенигсбергами распархивался на каникулы?!

Рядом с поэтом, после долгой разлуки – она, его Муза, элегантная, эпатажная. А его чувства к ней, как всегда – мощные, огромные, шумные.

Мы взлетели, но еще – не слишком.
Если надо к Марсам дуги выгнуть –
сделай милость, дай отдать мою
жизнишку.
Хочешь, вниз с трех тысяч метров прыгну?!

Полет прошел удачно. В Берлине, в сентябре того же года, было закончено стихотворение «Москва-Кенигсберг», и на какое-то время в творчестве поэта стала доминирующей тема «человек и небо».

В ожидании пересадки

Маяковский не только летал в Восточную Пруссию, но и ездил через нее. Однажды поэт запечатлел в трех стихотворных строчках пограничный городок Эйдткунен (ныне пос. Чернышевское), который называли «восточными воротами Европы». Именно здесь делали остановку поезда, идущие из России в Германию и обратно, а пассажирам приходилось пересаживаться: у железных дорог обеих стран была разная ширина колеи. Но редкий европейский город может похвастаться таким количеством посетивших его знаменитостей. Здесь, проездом, останавливалась принцесса Ангальт-Цербстская – будущая императрица Екатерины II, в сопровождении русского офицера барона Мюнхгаузена. На привокзальной станции Достоевский пил пенистое пиво и лакомился марципановыми пряниками, вкус которых не мог забыть. Сатирик Салтыков-Щедрин увидел Эйдткунен «обиженным природой прусским поморьем»; лирик Чехов упомянул об этом городке с симпатией, а Левитан, будучи родом из здешних мест, словно искал в природе среднерусской полосы колорит страны своего детства. Но Маяковского здесь явно одолевала скука.

«Позевываю зевотой
сладкой
совсем как в Эйдткунене
в ожидании пересадки».

Впрочем, для душевного подъема поводов не было – продолжалась любовная драма с Лилей Брик, и впереди зловеще маячил разрыв. Шли годы. Политическая и общественная жизнь страны была драматичной, Маяковского травили. Гигант в поэзии и любви, он стал играть со смертью: три раза крутил барабан «русской рулетки» и стрелял в себя, и все три раза была осечка. Его истерзанная душа искала тепла и духовной близости – той самой соломинки, за которую он мог бы ухватиться в последний момент, до трагического выстрела в апреле 1930 года…